На столе стояли две свечи - желтая и красная. Рожденные где-то поблизости друг от друга, теперь они были разделены каждая своей банкой. В банке они умирали - теряли свое тело, постепенно оплавляясь и становясь все морщинистее и меньше, как некоторые старички в неведомом им мире, и также как некоторые, самые немощные из них, оставляли на донышке небольшую лужицу самих себя, будучи не в состоянии контролировать податливую форму.
Они умирали, и это было видно в тревожном колебании огоньков. На несколько секунд желтая замирала и смотрела на соседку сквозь два слоя стекла: пламя красной бешено скакало из стороны в сторону в тщетных попытках разорвать плен ненавистной банки, но в конце концов ее силы иссякали - теперь ей оставалось только апатично и разочарованно смотреть в потолок. Зато энергия, подпитывавшая движение огонька, будто переносилась к желтой свечке - теперь уже ее пламя безумно плясало и в танце была зашифрован смысл, понятный только ей и ее подруге по беде.
Таким образом свечки беседовали, ни в коем случае не перебивая друг друга, ведь в общении куда легче вынести все ужасы: и умирания, и тесного стеклянного гробика, и лучей трех пар звезд серого, зеленого и коричневого цвета. Они вели свой разговор в темноте, и это был разговор об одиночестве, вечности, бессмысленности формы и важности содержания.
На желтую свечку откуда-то сверху подул ужасающий, пронизывающий ветер. Он властно и беспрекословно лишил ее жизни. Перед забвением ей удалось лишь на короткий миг встрепенуться. В последнем ее движении было все: отчаяние и смирение, безумие и осознание смысла, упрек подруге и прощание с ней же. Теперь темнота с удвоенной силой навалилась на красную свечку. Ее пламя покачивалось из стороны в сторону, изредка вздрагивая - это был младенец, брошенный всеми на произвол судьбы, которому оставалось только аутистично раскачиваться и беззвучно рыдать.